(поэты не знакомые большинству читателей)
НЕ ПРИХОДИТЕ КО МНЕ БОЛЬШЕ, МАМА
Мы пришли на прием к одному и тому же профессору. Тот, как обычно, запаздывал. Мой товарищ по несчастью уже успел рассказать о своих проблемах с кровью. Оказалось, что у нас причина одна и та же – радиация. Он строил атомные электростанции. Я писал, как труд и спорт в жизни атомщиков рядом идут. Он не мог вспомнить, на каком конкретно объекте подхватил лишнюю дозу. А я вспомнил – на Ровенской. Рассказал ему, как целые сутки меня не пускали в город Кузнецовск, где собственно и располагалась атомная станция. По секрету сопровождающий сказал, что на одном из реакторов полетела обшивка, и сейчас московская комиссия решает, эвакуировать население или же оставить все в тайне. Остановились на втором, и я в сопровождении директора станции даже побывал в ее святая святых – на центральном пульте управления...
Из приемной сообщили, что профессор сегодня вообще не придет. Я хотел уже попрощаться, но мой товарищ по несчастью, спросив, не тороплюсь ли я, предложил немножко прогуляться. Какая-то минорно-беспокойная нотка послышалась в его голосе, и я почувствовал, что отказать ему было бы просто бестактным. Не спеша пошли мы по утопающим в зелени улочкам и переулкам Рехавии в сторону улицы Аза, откуда потом должны были разъехаться в разных направлениях. Где-то совсем рядом бурлила жизнь Иерусалима, а тут, как по заказу, – тишина, которую, кажется, делал еще тише неспешный голос моего спутника.
– В прошлом году я ездил хоронить свою матушку, – начал мой собеседник. – Родные и близкие начали расходиться, а я все стоял и стоял с закрытыми глазами перед холмиком, покрытым букетами цветов, и все отчетливей вырисовывалась передо мной одна и та же картина...
...Прошло уже четыре года, как я оказался в детском доме. Полумертвецами сняли меня и младшего брата с холодной печи и отвезли в районную больницу. Там нас год отхаживали, а потом отправили в разные детские дома, как оказалось впоследствии, под разными фамилиями. Правда, с одним и тем же корнем. Где-то в четвертом классе я решил написать письмо в сельсовет, чтобы узнать о судьбе мамы и братика. Ответа не получил, но однажды вбегает кто-то из одноклассников и сообщает, что меня спрашивает какая-то женщина. Я тут же выбежал, даже смутно не догадываясь, кто бы это мог быть. И вот в конце аллеи вижу изможденную старуху, чем-то напоминающую мать. А она, бросив какой-то узелок, со слезами на глазах уже протягивает навстречу мне руки. Так вот мы и встретились после стольких лет разлуки. Мать, оказывается, все эти годы то сама находилась в больнице, то, неграмотная, разыскивала нас. И вот нашла меня. Какие-то сердобольные дед и баба приютили мать, и она стала наведываться ко мне, всякий раз принося с собой то пирожок, то просто кусок хлеба, что по тем послевоенным голодным временам было еще каким лакомством!.. Конечно же, все это я делил с товарищами.
И вот по окончании четвертого класса, когда мама в очередной раз пришла ко мне, директор детдома вызвал нас к себе и сообщил, что поскольку я не круглый сирота, то меня отчисляют из детдома. И это при том, что я был отличником учебы. Как быть дальше, мы не знали. У матери ни кола, ни двора...
Как мне сейчас кажется, директор не был повинен в таком решении. Видимо, какому-то чинуше от просвещения пришла в голову мысль, что, дескать, страна уже залечила раны, нанесенные войной, и детские дома изжили себя. Помнится, именно в это время моих товарищей-переростков срочно стали отправлять в фабрично-заводские училища. Так они и остались на всю оставшуюся жизнь полуграмотными.
– Но как же вы смогли и выучиться, и стать крупным руководителем?
– Это отдельная история, в сущности напоминающая судьбу многих из детей войны, как я бы назвал наше поколение. Но продолжу свой рассказ.
Значит, приехали мы с матушкой в село. Жили то у одного, то у другого из наших многочисленных родственников. Поначалу все в радость, но потом все чаще и чаще передо мной вставал вопрос, а как же с учебой. Замечу, что и в детдоме я боялся пропустить хотя бы одно занятие в школе. Ведь это грозило выбыть из отличников. А тут тебе ни пристанища, ни работы у матери. Односельчане уже спрашивали, когда я начну пасти их коз... То есть об учебе не могло быть и речи. Значит, прощайте все мечты о том, что стану инженером и буду строить что-то наподобие Днепрогэса.
И вот как-то, никому не сказав, куда иду, я отправился пешком в роно и рассказал там о своем тогдашнем житье-бытье.
– Постой, так это ты тот самый, кого я отправлял когда-то в детский дом? – спросил инспектор. – Как же им не совестно было отчислять тебя неизвестно куда? Да еще и отличника...
Так вот и закончились мои летние каникулы вне детского дома. Возвратился я назад не только с направлением, но и с письмом от инспектора. Прочитав все документы, директор сказал:
– Ну, что ж. Так тому и быть. Пойди попрощайся с матерью да скажи, чтобы она больше не появлялась здесь.
Вышел я к матери, которая дожидалась меня в конце той самой аллеи, где мы встретились впервые. Слава Богу, что никого не было поблизости, и я, еле сдерживая слезы, проговорил, как и просил директор:
– Не приходите ко мне больше, мама...
Ничего не говоря в ответ, матушка поцеловала меня и не в силах отвернуться, как-то бочком пошла, махая мне вслед рукой.
– Но вы в конце концов все же встретились?
– Да, но это другая, не менее волнительная для меня история. А эту рассказал вам, чтобы хоть немножко облегчить душу от воспоминания о прошлом. Не обессудьте, что как бы перекладываю на вас часть своих душевных страданий. Поди знай, не больше ли их у вас самого. Такая уж, видимо, судьба у нашего поколения.
ПОПУТКИ
Сейчас, когда полным-полно транспорта, даже к пункту, куда редко ходит рейсовый автобус, нет особого труда добраться. Но еще полвека тому назад на широких просторах бывшего Союза пользовались тем, что больше соответствовало сути – попутка. Приходилось и мне неоднажды стоять и голосовать. Или же идти к цели, прислушиваясь к отдаленному рычанию мотора да оглядываясь время от времени назад. Как правило, это были грузовики, и чаще всего мой тремп совершался не в кабине, а в кузове. Как-то случилось ехать на лесоматериале, и, припав к доскам, я только и молил, чтобы на пути не было рытвин – иначе могло бы закончиться мое путешествие сальто-мортале. Не лучше было трястись в том же кузове, когда сзади напирал вонючий жом. И все же при всех неудобствах я согласен с тем, что лучше плохо ехать, чем хорошо стоять и ждать.
Среди сотен попуток, которые встретились мне в моем богатом на командировки прошлом, я с особой теплотой вспоминаю ту, которая предшествовала им.
...Было это в весеннюю распутицу. Шел я к своим родственникам в одно из сел на Каневщине. Автобусы в то далекое время ходили только в более-менее большие населенные пункты. Одна надежда была на попутки. А они, к сожалению, случались крайне редко. Да и то, обдав грязью, чаще всего проносились без остановки. А тут, как назло, будто мало было хляби под ногами, начал сыпать густой мокрый снег. Я прошел полдороги, когда что возвращаться назад, что продолжать путь было одно и то же. Решил двигаться вперед, полагаясь только на свои силы.
И вдруг, откуда ни возьмись, мимо меня пронесся грузовик. От неожиданности я даже не успел поднять руку, чтобы дать знак остановиться. А впрочем, голосуй не голосуй, подумалось, кто тебя возьмет в такую непогоду, когда каждый сам торопится поскорее добраться домой. К тому же – по пути ли ему?
Но не успел я перебрать в мыслях все варианты возражений, как грузовик резко затормозил метрах в десяти от меня.
– Попал в канаву или того хуже – обломался, – сказал я себе и несколько ускорил шаг.
Подхожу, а шофер уже открыл дверцу и по-отцовски сурово:
– Ты почему не голосуешь? Ждешь приглашения?
– Да надоело, – начал оправдываться я, поднимаясь в кабину. – Никто не хочет останавливаться...
– А я не как все. Но залезай же поскорей.
Как только я не без труда забрался на сиденье, шофер посмотрел на мою обувь и тут же полез в свой “бардачок”.
– Угостили, – сказал он, доставая поллитра и протягивая мне. – Да не стесняйся, бери и прими для сугреву.
Я сделал глоток и поперхнулся – перехватило дыхание.
– А теперь раззуйся и разотри ноги.
Когда я с трудом снял мокрые ботинки и обнажил побагровевшие от холода ноги, мой благодетель только и произнес:
– Ну и ну!..
Снова начал шарить в своем “бардачке” и вскоре вынул оттуда что-то похожее на портянки.
– Как же ты отважился выходить в такую погоду?
Я только пожал плечами.
– А сколько еще осталось?
– Где-то километра три-четыре.
Последнее, что я услышал от сокрушавшегося над моей бесшабашностью шофера – это повторенное несколько раз “Ну и ну!” Согреваясь и укачиваемый тряской от ухабистой дороги, я вскоре уснул. Разбудили меня громкие голоса.
– Приехали! – радостно заявил шофер, заглянув в кабину. – А вот тебе и сапоги дядя нашел. Так что обувайся – и прощай. Да не забудь свои мокроступы.
Я быстро обулся и соскочил вниз. Пока здоровался с дядей и братьями, машина зарычала и рванулась вперед. Я кинулся вдогонку, чтобы поблагодарить шофера, но было поздно. Грузовик скрылся за поворотом.
– Как его звали? – спросил я дядю.
– То ли Тодось, то ли Хведось...
– Но хоть откуда он?
– Знаешь, даже не спросил...
Так вот и остался навсегда я должником у моего спасителя.
ГИЯ
Думал, что он обрадуется, услышав:
– Гия, я написал рассказ о Тбилисо.
А он, посмотрев на меня своими большущими, цвета морской воды глазищами, спросил так жалостно-жалостно:
– Почему не Кутаиси?
– Потому что я там никогда не был.
– Ай как жаль, как жаль...
Мне тоже стало почему-то жаль, и я пообещал Гие написать рассказ о нем, где, конечно же, не премину упомянуть, что он родился в славном городе Кутаиси. И, представьте себе, настроение его изменилось.
Но кто такой Гия, спросите вы? Вот и начнем рассказ именно с этого.
...Когда одного из наших рабочих заменили белобрысым пареньком, я подумал про себя: “Ну, этот вам наработает...” И почему-то вспомнился мне старый-престарый анекдот, как в Одесском порту один нанимался на работу.
– Вам нужны маляры? – закричал он с причала, завидев капитана судна.
– Нет.
– Ваше счастье, а то б я вам наработал...
Но Гия, на удивление, оказался очень старательным, и вскоре даже такой привередливый начальник, как наш, полностью доверял ему. Как оказалось впоследствии, не только у нас, где он трудился почти по десять часов ежедневно, но и в другом месте, куда он мчался как бы на вторую смену.
– Гия, зачем ты так надрываешься? Все работа да работа. Всех денег не заработаешь. Ты бы пошел учиться, – сказал я как-то парню.
– Ты прав, – ответил он. – Но денег нужно много.
У Гии не было времени на разговоры во время работы. Но вот однажды я оказался с ним в одном автобусе и снова завел речь о том же. Неохотно, как бы выдавливая из себя, он рассказал мне грустную повесть о своей семье. Это была повесть о нашем сумасшедшем времени, когда жизнь человеческая потеряла всякую ценность и, по существу, сравнялась с долей животных. Захотелось кому-то отобрать ее – и вот ты уже покойник.
...Как-то папа и мама Гии ехали на своей машине из Кутаиси на базар в Самтредиа. И вот на полпути из лесу выходят двое вооруженных и требуют остановиться. Папа затормозил. И тут же раздалась автоматная очередь. Мама выскочила из машины.
– Ключи! – закричал один из бандитов, приставив к сердцу пистолет.
Эльза, так звали маму, хотела что-то сказать, но вдруг хлопок – и она свалилась замертво. Бандиты рванули дверцу и лихорадочно начали искать ключи. Но раненый Юза, так зовут папу, теряя сознание, все же успел их спрятать. Кто знает, остался ли бы и он в живых, если бы на шоссе не показались другие машины. Бандиты скрылись в лесу. С несколькими ранениями, одно из которых – в голову, папу отвезли в больницу, где его еле-еле спасли. Работать он не мог, и тринадцатилетний Гия после занятий в школе мчался на разные подработки. А когда папа смог самостоятельно передвигаться, да и младший брат подрос, он поехал к тете в Израиль и вот уже два года трудится, как говорят, не покладая рук, отсыпаясь только в долгожданный шабат. Иначе нельзя – там, в Кутаиси, нужны деньги. Папе – на лечение, брату – на учебу, а обоим – на пропитание.
Есть у Гии родственники в Италии и в Америке. Но он мечтает в дальнейшем жить только в Израиле.
– Почему? – спрашиваю.
– Понимаешь, – отвечает Гия не раздумывая. – И там, в Грузии, и здесь особенно, я чувствую себя только евреем. Как покойная мать.
Да, мама Эльза, видимо, очень хотела, чтобы ее первый ребенок был девочкой. Наверняка и имя подыскала – то ли Сулико, то ли Эстер. Не потому ли и наградила Гию личиком цвета персика. Да и стесняется он, как девочка. Когда его хвалят, щеки мгновенно становятся розовыми. Но главное, что вложила мама в Гию, – это любовь к еврейским традициям.
– А брат? – спрашиваю.
– А брат, как отец. Грузин.
Правда, и от папы Гия унаследовал немало, и прежде всего – настойчивость и твердость характера, а еще – пристрастие к кулинарии. Мне не пришлось пока отведать его блюд, да и не все можно приготовить в Иерусалиме – то нет нужной хмели-сунели, то вода здесь не такая, как в Имеретии, но даже по его увлеченности чувствую, что папа-кулинар передал сыну многое из своего искусства.
– Скучаешь за домом?
– Еще как!.. Жду – не дождусь, когда снова приеду в Кутаиси.
– Понимаю.
– А хочешь поехать со мной? – решительно, по-кавказски, не столько спрашивает, сколько предлагает Гия. – Мой дедушка – твой ровесник. А какие аджапсандали, хачапури, сациви и харчо приготовлю... Ну, что, поедем?
– Поедем, – отвечаю. – Вот женю младшего сына в Америке, проведаю брата в Украине и потом сразу же – в Кутаиси.
– Значит, договорились? – спрашивает Гия, покидая автобус.
В ответ я машу рукой, желая, чтобы поскорее закончились его мытарства. И словно молитву, произношу про себя: “Да не постигнет ни тебя, Гия, ни будущих твоих отпрысков горькая участь твоих родителей, так в одночасье разрушившая и твои отроческие мечты. Участь мамы Эльзы, которая передала тебе многое, но еще больше унесла с собой. Участь отца Юза, что с болью в сердце и со слезами на глазах вынужден принимать от тебя добытые таким тяжким трудом доллары. Не стань он, еще молодой человек, инвалидом, он – первоклассный повар, да разве позволил бы он себе такое...
Будь счастлив наперекор всем несчастьям, наш мальчик – и Ларисы, и Семена, и мой, и всех тех, кто ценит и любит тебя!”
Послесловие
Гия прочитал рассказ, поблагодарил и сказал, что перешлет его папе. Я не знал тогда, что сделает он это с оказией. И вот через неделю-другую подходит ко мне Гия и просит что-нибудь от головной боли.
– Что случилось? – спрашиваю.
– Целую ночь не спал. Голова раскалывается.
– Но что же стряслось?
И Гия рассказал, что отправил через знакомую и рассказ, и тысячу долларов. И все это, кажется, пропало. А дело было так. Знакомая Гии из аэропорта добиралась домой в такси. Не доезжая до Кутаиси, водитель остановил машину и потребовал сумку с деньгами и документами...
– Что делать, что делать? – повторял бедный мальчик.
– Не горюй. Может, все как-то уладится...
...И в моем воображении уже рисовалось что-то в духе О'Генри. Вот приезжает грабитель домой, открывает сумку с деньгами и находит также мой рассказ. Быстро пробегает его глазами, хватается за голову и... мчится по адресу обворованной им пассажирки. Стучится в дверь, бросает сумку в квартиру и, не сказав ни слова, убегает. Женщина поднимает ее и находит все, что уже считала потерянным...
На следующий день я поведал об этом Гие. По мере рассказа его большие глаза становились еще больше, наполняясь неизбывной тоской.
– Грабитель забрал только деньги, а все остальное выбросил, – сказал Гия в ответ на мои бредни.
Прошел еще день. А утром Гия радостно сообщил, что его знакомая запомнила номер такси и наняла частного детектива для поиска грабителя. И вот через два дня, с румянцем на полщеки и девичьими ямочками, наш любимец обрадовал всех вестью из Кутаиси:
– Папа получил деньги!
«УЛЫБАЙТЕСЬ НА ЗДОРОВЬЕ!»
Не знаю как у кого, а у меня взаимоотношения с дантистами, пожалуй, тянут на книгу.
Начинать надо бы с визита даже не к знахарю, кои заменяли в сельской местности врачей, а к одному из родственников. Тот посмотрел на мою распухшую щеку, покачал головой, подумал и, скрутив “цыгарку”, сунул мне ее в рот.
– Затянись, может, полегчает, – сказал дядя Корней и показал, как это делать.
Показал, потому что откуда я, трехлетний, мог знать, как затягиваться. И что удивительно – помогло, хоть дядя и не был уверен в успехе.
А вот настоящие дантисты только и говорили, что все будет хорошо. Даже тот, который на все мои доводы, что больной зуб не там, где он собирается вырывать, а соседний.
– Кто тут врач – я или ты? – рассердился он, и так как я уже с широко раскрытым ртом промычал что-то невразумительное, добавил: – То-то и оно...
И вырвал, конечно же, здоровый зуб.
Ну, а случай в первой платной клинике Киева, находившейся тогда на территории Фроловского монастыря, меня и сейчас приводит в дрожь...
Где-то перед майскими праздниками, с трудом записавшись, шел я, полный надежд на благополучный исход. В подсознании даже шевелилась мысль, что святость места – тоже не последнее средство в лечении. И казалось, что это действительно так. Даже убийственное дотоле жужжание бормашины не повергло меня в ужас. Но вот настал праздник, а вместе с ним возобновилась и ноющая боль в отремонтированном зубе.
Что делать? Кинулся в неотложку. Даже смотреть не пожелали. Дескать, не мы делали, не нам и исправлять. Потерпи и направляйся в платную клинику. Еле дождался, когда светлый Первомай закончится, так как в глазах моих он уже давно померк. Прихожу наконец-то к врачу, которая ставила пломбу, и жалуюсь на неимоверную боль в том самом зубе.
– Сделаем рентген и все будет хорошо, – заверила молодая симпатичная дантистка.
Сделали. Врач посмотрела и решила немедленно снимать поставленную за деньги пломбу. Правда, перед тем, как приняться за дело, предупредила:
– Будет больно. Очень. Так что держитесь, милый. Вы же мужчина.
И началось нечто, напоминающее то, когда снимают асфальт, положенный не в том месте. Оглушительный скрежет и рев, дым изо рта и как невидимый подтекст – страшная боль. Даже я, такой терпеливый, не смог выдержать, как на то надеялась дантистка. Последнее, что еще проникло в мое сознание, было:
– Нашатырь! Нашатырь!..
Пришел в сознание от холода. Открыл глаза и вижу: кто-то держит надо мной кувшин с водой. Видимо, эта операция совершалась несколько раз, так как весь я с головы до ног был мокрый.
– Ну и напугали же вы всех нас, – сокрушалась побледневшая дантистка. –Почему бы не сказать, что больно?..
– Но вы же просили терпеть...
Чтобы не сложилось впечатление, что я навожу тень на плетень бывшей моей родины, скажу, что и в Израиле не сразу мои зубы попали в надежные руки. Один специалист решил их почистить, но не по одному-два, а все сразу, после чего пришлось прибегнуть к удвоенной дозе акамоля и больничному. Были и такие, что постоянно путали меня с кем-то из семейства Ротшильд...
Можно было бы и дальше продолжать этот горестный для меня реестр, но после того, как не без помощи киевских приятелей познакомился с замечательной командой Дантистов, которые сделали мой рот таким, каким он не был и в лучшие годы моей жизни,- все это теперь лишь воспоминание. А прошлое заменило их пожелание: «Улыбайтесь на здоровье!»
Комментариев нет:
Отправить комментарий