В Шуши у меня есть друзья. Там живет маленькая Кристина. Точнее жила. 24-летняя девушка, похожая на героиню армянского эпоса с копной непокорных волос, правильным овалом лица, точеным профилем, плавными линиями бровей, суровым и проницательным выражением больших черных глаз и золотым оттенком кожи. Маленькая Кристина, несмотря на идеальный бэкграунд девушки 21 века, - управленческое образование, знание нескольких иностранных языков, лаконичный стиль в одежде, уже с первого взгляда показалась мне какой-то несовременной, архаичной, словно материализовавшейся из арцахских легенд, таких же древних, как ее родной город Шуши и настолько же непростых, как вся история Нагорного Карабаха.
Смелости и силы воли маленькой Кристине тоже не занимать. На протяжении всей войны, вне зависимости от того, чем в тот день обстреливают Степанакерт, Кристина просыпалась в своем подвале, куда не проникал солнечный свет, от звонка будильника, но чаще от звуков воздушной тревоги, и шла на склад гуманитарной помощи, где до позднего вечера работала вместе с другими волонтерами. Там ее и прозвали маленькой Кристиной из-за юного возраста. По вечерам Кристина и ее друзья собирались дома, в подвале, и пели песни под гитару, чтобы немного отвлечься, а утром продолжить работу, обеспечивая Арцаху надежный тыл в числе прочих волонтеров, среди которых было немало женщин и девушек, отказавшихся эвакуироваться. Теперь Кристина осталась без Шуши, а Шуши без Кристины. Мне кажется, что это неправильно, и я, сочувствуя всем беженцам этой войны, надеюсь, что рано или поздно Кристина и Шуши все-таки будут вместе.Война в Нагорном Карабахе, самая долгая и разрушительная после начала 1990-х годов, продолжается. Каждая жертва усложняет путь к миру и увеличивает пропасть между народами. Но и эта война закончится. Готовы ли к диалогу политики, непонятно, а вот что касается простых людей в Карабахе, то они не хотят войны и не ослеплены ненавистью
 |
| Армен поправлял этикетку с голубем на разбитом стекле |
Кристин, кандидат в президенты
 |
| Слева направо: Маленькая Кристина, Кристин Балаян (в прошлом-кандидат в президенты Арцаха) и ее муж |
— Я баллотировалась в президенты, потому что уверена: женщины тоже имеют право решать вопросы государственной важности. Мне кажется, я помогла нашим женщинам поверить в себя, во всяком случае, положила этому начало. Основной моей программой было объединение Арцаха с Арменией. Я сказала, что если я изберусь, то стану последним президентом Арцаха. Я всегда была уверена, что ни Арцах не может быть без Армении, ни Армения без Арцаха. Мое решение пойти на выборы, конечно, вызвало резонанс — все-таки впервые женщина претендовала на этот пост. Первый блин вышел комом, так как не все верят в то, что женщина может стать президентом, но нужно двигаться вперед, — заключает Кристин.
Из Арцаха она выехала только на сутки, чтобы проведать маму в Ереване, а все остальные дни войны занималась волонтерской работой, не покидая Степанакерта.
Дядя Ваграм, который ведет машину, ловко справляется с крутыми зигзагами серпантина, а мы, переваливаясь из стороны в сторону на сидениях при резких поворотах, обсуждаем перемирие, заключенное накануне. Мимо нас в сторону Степанакерта и обратно периодически проносятся кареты скорой помощи, протяжно завывая сиренами и подсвечивая пустынную дорогу проблесковыми маячками.
— Видите, сколько скорых — наверное, опять бомбят Степанакерт, — говорит Кристин и начинает звонить знакомым в Арцах, который в эту ночь вновь спал неспокойно.
— А что мы будем делать, если обстрелы не прекратятся, — переждем или поедем прямо под обстрелами? — спрашиваю дядю Ваграма.
— Поедем вперед, что же еще делать! Мы постоянно ездили под бомбардировками в эти дни, — отвечает он.
К войне жители НКР были готовы всегда, поэтому многие сразу поняли, что происходит, когда в воскресное утро 27 сентября проснулись от звуков прилетов. Правда, мало кто думал, что находящаяся в тылу столица Арцаха станет мишенью для артиллерийского удара.
.— Честно говоря, все эти годы мы знали, что рано или поздно это произойдет. Мы всегда ждем нападения. Думаю, блицкриг провалился именно потому, что наши военные всегда стояли на страже и каждую минуту были готовы к атаке. Для мирных атака, конечно, оказалась неожиданной — никто не мог себе представить, что ракеты полетят в сторону мирных жителей, — вспоминает Кристин
В то утро ее семья планировала отправиться в путешествие, которое так и не состоялось — они с мужем не успели доехать даже до границы с Арменией.
— Муж мой был гидом и все лето развивал внутренний туризм. Мы обошли все храмы, объездили все красивые места в Арцахе, но выезжать за его пределы не могли из-за карантина. В то воскресенье границу открыли, и мы решили выехать в Армению в шесть утра на автобусе, но на полпути нам начали звонить: «Быстрее возвращайтесь обратно, началась война». Это было ужасно, потому что мой 11-летний сын в это время спал дома, а одна из первых бомб, сброшенная на наш город, попала к нам во двор. Я безмерно благодарна Богу за то, что бомба уничтожила нашу машину, но не тронула сына — осколок, попавший в спальню, пролетел над ребенком, не задев его. Мы отправили детей в Ереван, муж ушел на фронт, обещая вернуться с победой, — вспоминает Кристин.
Пока мы были в дороге, муж позвонил Кристин, сообщив, что его отпускают в увольнение на несколько дней.
— Это такое счастье — снова слышать гудки в его телефоне, — признается женщина. Военным запрещают пользоваться телефонами в целях безопасности, и звонить домой часто не получается. В стабильное перемирие, как и в какие-либо политические компромиссы с Азербайджаном, Кристин не верит; она убеждена, что важным шагом к миру будет признание Арцаха Арменией.
— В 1988 году мы с этого начинали: выходили на улицу и хотели объединения, мы хотели, чтобы весь мир признал Арцах, и только потом Армения. Признай Армения тогда Арцах — Азербайджан тотчас же развязал бы войну. Но он и без того начал войну, значит, пришло время расставить все точки над «и», установить границы. Нужно, чтобы все понимали, что Арцах — это часть Армении. Я хорошо помню, как на третий день с утра город на протяжении часа бомбили баллистическими ракетами. Но все, что было разрушено, мы отстроим заново. Жаль, что мы теряем столько смелых и доблестных людей. Если им не жалко своих молодых, то мне больно, что мы теряем наших. И еще больно то, что растет новое поколение детей, видевших войну. Эта война никому не нужна, — уверена женщина.
Ехать по территории НКР впервые немного жутко, особенно когда читаешь актуальные боевые сводки свежих прилетов по центру Степанакерта. Основная дорога разбита прицельным огнем по мосту, и некоторое время приходится трястись по бездорожью. В Степанакерт мы въезжаем еще до рассвета — город, согласно требованиям военного времени, погружен в темноту и выглядит застывшим. Жизнь словно в один момент остановилась, была поставлена на паузу: одинокие машины оставлены по обочинам теми, кто эвакуировался из города или ушел на фронт, овощи на рынке так и остались стоять в картонных коробках никем не тронутыми — только покрылись плесенью за эти дни… Ночные обстрелы к утру стихли; привычные городские звуки: шум проезжающих машин, шаги загулявшихся прохожих — все, что обычно нарушает утреннюю тишину, — в военном городе отсутствует. Кажется, что его оставили все жители, но это не так. Люди просто на время спустились в подвалы, откуда без особой нужды стараются не выходить даже в минуты затишья. Некоторые магазины работают, но лишь в определенные часы, на улицах бесплатно раздают свежеиспеченный лаваш. Продуктов в городе хватает, и в каждом из подвалов есть еда, которую регулярно подвозят людям.
 |
| Алвард (в центре) с соседками по бомбоубежищу |
С Алвард я познакомилась накануне очередной бомбардировки Степанакерта возле одного из бомбоубежищ, когда она вместе со своей соседкой вышла подышать свежим воздухом во время затишья. Они нарвали диких помидоров во дворе какого-то административного здания. Говорят, что взвесили их и после войны обязательно вернут такое же количество овощей их хозяевам. Алвард — медсестра, и ей было чуть больше двадцати лет во время первой карабахской войны. Тогда, в начале 90-х годов, она работала в госпитале Степанакерта. Однажды ночью к ним в больницу доставили семилетнюю азербайджанскую девочку Лейлу Аллахвердиеву. Водитель машины, везший ее семью — маму, папу и брата, — на свадьбу к родственникам, перепутал дорогу, и они попали под перекрестный огонь, двигаясь в сторону армянского блокпоста между позициями противоборствующих сторон. Девочка, на тот момент уже раненая, выскочила из машины с криками: «Не стреляйте, тут дети!» Армянский военный, открывший огонь по движущейся со стороны противника машине, отвез раненую Лейлу в больницу.
— Девочка много крови потеряла, ранение было в шею, ее сразу доставили в операционную, нужно было переливание. А ночью где брать кровь? Мы знали группы крови всех работников, и те, у кого была подходящая вторая, в том числе и я, срочно сдали кровь для ребенка. Мы тогда в госпитале и работали, и жили. Мы подружились с Лейлой. Она даже не хотела жить с родителями, говорила, что ей интересно в госпитале, со мной. Не знаю, почему. Может быть, ей рассказали, что я кровь сдавала для нее, но она как барашка ходила за мной по пятам. Хорошенькая девочка была, общительная, не стеснялась никого. Я тоже привязалась к ней, по правде говоря. Один раз я стригла всех работников — не было ни салонов, ничего, — а она говорит: «Алвард, я хочу, чтобы ты и мне стрижку сделала». «Какую стрижку, Лейла? Не надо стрижку тебе, по вашему обычаю это плохо, когда стригут девочку!» Я так слышала. Потом будут говорить, что армяне специально постригли ребенка… «Если мама придет и разрешит, я сделаю», — ответила я. Обижалась Лейла на меня. Она месяц прожила с нами, а потом их обменяли на армянскую семью, — вспоминает женщина.
Когда должен был состояться обмен пленными, Алвард не знала, как не знала и точное время расставания с Лейлой: сегодня ли, завтра, послезавтра, утром или вечером
 |
| Алвард держит в руках листок со словами песни, который оставила ей на память азербайджанская девочка Лейла |
— Как-то я пришла на работу, а Лейлы уже нет. Она заранее написала мне записку с песней про журавлей на память — русскими буквами азербайджанские слова. Песню я и сейчас помню наизусть (напевает мелодию себе под нос). Дома я сохранила эту записку. Я тоже научила Лейлу армянской песне. Перед отъездом она постоянно спрашивала, что мне прислать из Азербайджана. А я фейхоа люблю. Мои тетки, дядьки, много родственников, жили в Баку. Я и ответила ей: «Фейхоа мне присылай, Лейла».
После обмена пленными Алвард не общалась с девочкой. Но всегда — как она признается, даже сейчас — хотела бы увидеть Лейлу, поговорить с ней, узнать, как сложилась ее судьба. Правда, Алвард боится, что Лейла могла измениться и забыть историю о том, как в Степанакерте ее спасла армянская медсестра и как перед расставанием она писала для нее песню про журавлей — русскими буквами на азербайджанском языке.
После обмена пленными Алвард не общалась с девочкой. Но всегда — как она признается, даже сейчас — хотела бы увидеть Лейлу, поговорить с ней, узнать, как сложилась ее судьба. Правда, Алвард боится, что Лейла могла измениться и забыть историю о том, как в Степанакерте ее спасла армянская медсестра и как перед расставанием она писала для нее песню про журавлей — русскими буквами на азербайджанском языке.
Подземелья Степанакерта
Дети и женщины Нагорного Карабаха в основном были эвакуированы из города, но многие остались в НКР по собственному убеждению. Диану я специально искала в убежищах столицы Арцаха. Фотографию танцовщицы из Степанакерта, которая читала Ремарка во время самых страшных обстрелов города, я увидела у кого-то из российских журналистов и решила во чтобы то ни стало поговорить с девушкой. Застала я ее случайно, на вечерней службе в одном из городских храмов. Диана верит в Бога и каждый вечер приходит помолиться за мир на арцахской земле. Когда возникает необходимость в ее помощи, она работает в госпитале или на кухне — готовит бесплатную еду в одном из городских кафе для жителей Степанакерта.
Дети и женщины Нагорного Карабаха в основном были эвакуированы из города, но многие остались в НКР по собственному убеждению. Диану я специально искала в убежищах столицы Арцаха. Фотографию танцовщицы из Степанакерта, которая читала Ремарка во время самых страшных обстрелов города, я увидела у кого-то из российских журналистов и решила во чтобы то ни стало поговорить с девушкой. Застала я ее случайно, на вечерней службе в одном из городских храмов. Диана верит в Бога и каждый вечер приходит помолиться за мир на арцахской земле. Когда возникает необходимость в ее помощи, она работает в госпитале или на кухне — готовит бесплатную еду в одном из городских кафе для жителей Степанакерта.
 |
| Диана читала Ремарка во время самых страшных обстрелов Степанакерта |
— Почему не уехала, не эвакуировалась? — спрашиваю я.
— Во-первых, моя мама военнослужащая, брат тоже на данный момент на посту, вся моя семья — военнослужащие. Но я и сама не хочу уезжать. Я думаю, что если что-то происходит здесь, на моей земле, хорошее или плохое, я должна это переживать вместе с ней. Я хочу быть здесь и стараюсь, насколько это возможно, заниматься волонтерской работой, когда где-то требуется моя помощь. Друзья постоянно зовут меня в Ереван, но я отвечаю, что приеду к ним после войны.
 |
| Подвал-бомбоубежище. Маленькая Кристина |
— Наверное, у вас уже заранее было заготовлено все необходимое для жизни в подвалах? — интересуюсь я.
— Нет, первым делом я подумала, что абсолютно не понимаю, что нужно брать с собой в подвал, — отвечает девушка.
Но сейчас в подвале есть все, чтобы выжить, — и даже гитара, которая помогала после трудного рабочего дня под бомбежками прийти в себя живущим здесь людям. В доме над подвалом пустынно, ночью за окнами не разглядеть ни одного самого маленького огонька; неподалеку был прилет, и некоторые окна остались без стекол, осыпавшихся от взрывной волны и хрустящих под ногами.
Кристина поет песню о Карабахе на армянском языке, и я прошу рассказать, о чем она.
— В песне говорится, что Карабах — это не здания, что Карабах — это мы все, и что любить Карабах — неписаный закон для всех нас, — поясняет девушка.
И действительно Карабах в Армении любят все — я общалась с людьми из разных слоев армянского общества, разных поколений и из разных городов, но никто из них не допускал мысли о том, что Арцах оттягивает на себя слишком много финансов, которые можно было бы перераспределить между другими армянскими регионами, что Арцах — это территория суверенного Азербайджана, в дела которого не нужно вмешиваться. Никто из армян не отказывается от Арцаха, как иногда отказываются от Донбасса в России. Иногда в Ереване карабахский вопрос представляется скорее вопросом политических амбиций, если общаться с теми, кого эта война не коснулась напрямую (справедливости ради, таких немного), тогда как в Арцахе чувствуется привязанность к своей земле и готовность стоять за нее до конца. В Ереване повсюду флаги Армении и Арцаха, на улицах транслируются новости о происходящем, возле кафе можно заметить нарочито милитаристскую агитацию об уничтоженной технике и живой силе противника, а разговоров об Азербайджане больше, чем в Арцахе, где предпочитают говорить о любви к своей земле и готовности ее защищать, нежели об отношении к противнику. В происходящем в большей степени винят Алиева и Турцию, а не азербайджанский народ. В подвалах Степанакерта можно было нередко услышать, что эта война никому не нужна, что Баку не бережет своих людей и что, вероятно, все дело в наемниках, которые воюют за деньги и которых не жалко Алиеву. Бытует мнение и о том, что в Баку специально затягивают процесс обмена телами погибших, так как опасаются народных бунтов после обнародования реального количества потерь.
В целом же народное единство впечатляет — начиная с салона самолета, половину которого заняли добровольцы, летящие в Ереван, чтобы пойти на фронт. Воюют молодые и седовласые: в добровольцы записываются люди разных возрастов. На одной из улиц Степанакерта я познакомилась с Гнелом Сенекеримяном, 1948 года рождения, полковником, прошедшим первую карабахскую войну и приехавшим воевать сейчас.
— Нам сказали: «Вы, старики, свое отвоевали — пожалуйста, идите домой». Мы упорно пробивались, но не смогли. Я воевал с первого дня той войны — в 1988-м мы уже участвовали в боях, воевали четыре года. Начинал я свой путь в районе Геташена. Я физик по специальности, и эти знания мне пригодились во время боевых действий. Все ведь связано с физикой, начиная с пороха и заканчивая ракетами. Без физики ни одного шага не сделать — я создавал оружие и инженерные укрепления, — говорит Гнел Сенекеримян. Он рассказывает об ужасах войны, не сдерживается и начинает плакать, говорит, что самое страшное на войне — бояться, потому что не выживешь.
В целом же народное единство впечатляет — начиная с салона самолета, половину которого заняли добровольцы, летящие в Ереван, чтобы пойти на фронт. Воюют молодые и седовласые: в добровольцы записываются люди разных возрастов. На одной из улиц Степанакерта я познакомилась с Гнелом Сенекеримяном, 1948 года рождения, полковником, прошедшим первую карабахскую войну и приехавшим воевать сейчас.
— Нам сказали: «Вы, старики, свое отвоевали — пожалуйста, идите домой». Мы упорно пробивались, но не смогли. Я воевал с первого дня той войны — в 1988-м мы уже участвовали в боях, воевали четыре года. Начинал я свой путь в районе Геташена. Я физик по специальности, и эти знания мне пригодились во время боевых действий. Все ведь связано с физикой, начиная с пороха и заканчивая ракетами. Без физики ни одного шага не сделать — я создавал оружие и инженерные укрепления, — говорит Гнел Сенекеримян. Он рассказывает об ужасах войны, не сдерживается и начинает плакать, говорит, что самое страшное на войне — бояться, потому что не выживешь.
 |
| Гнел Сенекеримян, полковник в первой войне и доброволец в этой |
Добровольцев приезжает очень много, автобусы с ними постоянно едут в сторону Арцаха. Люди едут из всех стран, где присутствует армянская диаспора. Повсюду на улицах Еревана располагаются пункты сбора помощи, за столиками в кафе все смотрят новости, причем чаще всего на русском языке, так как из России, пожалуй, приехало наибольшее количество журналистов. Можно даже считать это той самой российской мягкой силой, в отсутствии которой постоянно обвиняют Москву.
«В вашего Семена Пегова влюблена половина девушек Армении», — сообщил мне в одной из бесед журналист из НКР. К России здесь отношение особое: кто-то злится, что Россия не помогает Арцаху, против которого воюет не Азербайджан, а Турция; кто-то уверен, что Россия делает все от нее зависящее, а в том, что она впрягается не так сильно, как могла бы, иногда обвиняют президента Армении Пашиняна, «сидящего на двух стульях». В Арцахе я периодически сталкивалась с мнением о том, что, если бы Карабах вошел в состав России, войны бы давно уже не было. Говорят, такие переговоры велись в начале 90-х годов, но так ни к чему и не привели, поскольку руководство и население Арцаха в большинстве своем было настроено на присоединение к Армении — что, впрочем, выглядит вполне логичным и с национальной, и с географической точки зрения.
— Если эти два, Алиев и Пашинян, так долго не могут решить вопрос, то пусть отдадут нас под опеку России, — сказал мне пожилой мужчина, с которым мы вместе пережидали обстрел в подвале.
 |
| Степанакерт. Пока обстрелов нет, пожилой мужчина вышел подышать воздухом |
В целом же отношение к русской культуре и к русскому языку здесь более чем хорошее. Практически все названия магазинов, улиц и даже государственных учреждений дублируются на русском языке. Благополучно себя в Арцахе чувствуют и представители русской общины. С одной из них, Ольгой, я познакомилась еще в Ереване. Она родом с Донбасса, из Ясиноватой, где сейчас живет ее мама; а ее свекровь из Луганска. Вместе с двумя маленькими детьми Ольга выехала из ставшего за десять лет родным Степанакерта в эвакуацию.
— Война есть война — везде. В Донецке страшно, в Степанакерте страшно, там за близких переживали, теперь здесь переживаем… На Донбассе мы протестовали долго, мирно, нудно, но нас пришли убивать с оружием в руках. Здесь происходит то же самое: нас начали бомбить, уничтожать инфраструктуру, стрелять по гражданским объектам, запугивать. Там нам говорили: «Чемодан, вокзал, Россия», а здесь, наверное: «Чемодан, вокзал, Ереван», — говорит женщина, прогуливаясь вместе с маленькими дочками по скверу.
Ольга рассказывает, что до войны они жили благополучно, этнических русских никогда не притесняли и не ущемляли в правах. Впрочем, это, наверное, невозможно в Степанакерте — небольшом городе, на который приходится несколько кафедр русского языка. С преподавателем одной из этих кафедр мы познакомились в гостинице, где она работает в качестве волонтера, а заодно просвещает приехавших со всего света журналистов по вопросам истории карабахского конфликта. Преподаватель Арцахского госуниверситета Нунэ Аракелян руководила кафедрой русского языка 10 лет. Интерес к русскому языку и русской литературе у нее остался еще с советских времен:— Война есть война — везде. В Донецке страшно, в Степанакерте страшно, там за близких переживали, теперь здесь переживаем… На Донбассе мы протестовали долго, мирно, нудно, но нас пришли убивать с оружием в руках. Здесь происходит то же самое: нас начали бомбить, уничтожать инфраструктуру, стрелять по гражданским объектам, запугивать. Там нам говорили: «Чемодан, вокзал, Россия», а здесь, наверное: «Чемодан, вокзал, Ереван», — говорит женщина, прогуливаясь вместе с маленькими дочками по скверу.
— У нас русское образование считалось престижным, я окончила русскую школу и решила стать филологом-русистом. Если бы вы побольше пообщались с жителями Арцаха, то увидели бы, что большинство людей моего поколения — билингвы. Мы не замечаем, как переходим с одного языка на другой. Молодежь тоже свободно владеет русским, но уже не на уровне билингвизма, — говорит Нунэ.
Вместе со студентами они проводят литературные вечера, ставят спектакли — к каждому юбилею русских писателей и поэтов устраиваются мероприятия. Правда, женщину расстраивает равнодушие со стороны России:
— Знаете, как бывает обидно! При после Владимире Ступишине (посол России в Армении, скончался 22 декабря 2016 года. — «Репортер») карабахцы были желанными гостями в российском посольстве. А после него послы нас игнорируют...
... Наши дети занимают первые места в конкурсах и олимпиадах, но не могут поехать в Москву. Во времена Ступишина мы участвовали в грандиозном мероприятии к юбилею Отечественной войны, и наши студенты поехали туда со своим спектаклем. А сейчас мы не можем участвовать в мероприятиях, связанных с нашей общей историей и культурой. Одна из наших студенток отправилась на конкурс, организуемый российским посольством, и вернулась расстроенной. Оказывается, ее объявили как студентку Ереванского университета. Она вышла и заявила: «Я студентка Арцахского университета».
 |
| Разрушенный жилой дом в Степанакерте |
— Мой дом здесь. Я ужасно боюсь этих израильских ракет, которыми нас бомбят сейчас. Я «Градов» и самолетов так не боялась, как этих ракет. Когда нас обстреливали из «Града», мы успевали сориентироваться и спрятаться после первого разрыва, а эта ракетка долетает за 30 секунд, и нет никаких шансов скрыться. Ты ничего даже не успеешь осознать. И потом эти кассетные бомбы, нас уже такими бомбили в 90-х годах… Они до сих пор взрываются в лесах, но те, что переносятся беспилотниками, говорят, гораздо страшнее.
В первую войну Нунэ только начинала свою преподавательскую карьеру, и она не могла оставить своих студентов, которые решили остаться в военном Степанакерте:
— Поначалу дороги были закрыты, мы были изолированы, не было связи с Арменией, а потом, когда мы взяли Шуши и дорога освободилась, у меня не было желания выезжать. К тому времени я устроилась в университет на работу. И, хоть многие эвакуировались, в каждой группе оставалось по несколько человек. Я представила, что они придут в университет, а преподавателей не будет. Я была всего на несколько лет их старше, но всегда, когда начиналась бомбежка с воздуха, старалась подбодрить, говорила им: «Ничего не бойтесь, с нами ничего не случится, разве я вас когда-нибудь обманывала?» Вот недавно, когда город бомбили с беспилотников, в нашей группе в Фейсбуке я написала то же самое. Один из моих студентов ответил: «В 90-годы моя мама была вашей ученицей, и она рассказывала, как вы и ей говорили эти слова». Кругом одна война — в молодости война, сейчас война.
Не только в Арцахе, но во всей Армении, по словам женщины, сложно найти семью, которую бы не затронула карабахская война:
— Это геноцид, хоть это слово и заезженное, но как можно за несколько дней истребить столько людей? Это нечестный бой — они закупили оружие массового поражения, решая вопрос с нами таким образом. А потом они нам говорят: «Армяне Карабаха будут жить в составе Азербайджана автономией, и будут жить счастливо»… Как мы там будем жить счастливо, если вы нас истребляете?!
 |
| Степанакерт. Здесь можно войти в подвал-бомбоубежище |
— Нас постоянно убеждали, что мы не армяне, что мы какие-то албанцы! Когда мы этому воспротивились, нас стали убеждать, что древние армянские церкви VII–VIII века на территории Арцаха — не наши церкви. Это все не сходилось с их версией, что армян сюда завез Грибоедов. У них есть очень интересная версия, что армян на Кавказ завез Грибоедов в кармане сюртука после Туркманчайского мирного договора. Но если нас сюда завезли, то откуда взялись церкви VII–VIII веков?
По словам Нунэ, несмотря на войну, у нее нет ненависти к азербайджанскому народу:
— Как можно ненавидеть целый народ? Я первоначально училась в Баку в университете, у меня были подруги из Азербайджана. Когда сын был маленьким, он спрашивал меня, кто такие азербайджанцы. Я отвечала ему, что это такой народ, наши соседи, с которыми мы поссорились, но, может быть, когда-нибудь помиримся, потому что с соседями нужно жить мирно, — говорит женщина.
Чтобы почувствовать, что родной город жив, Нунэ Аракелян старается в свободное от волонтерства время прогуливаться по Степанакерту — читает Осипа Мандельштама, когда бродит по пустынным улицам и подкармливает брошенных эвакуировавшимися людьми собак и котов. Ее любимое стихотворение идеально живописует нынешнюю карабахскую действительность:
Так, в Нагорном Карабахе,
В хищном городе Шуше
Я изведал эти страхи,
Соприродные душе.
 |
| Храм в Шуше был подвергнут обстрелу |
Наверное, по той же самой причине — для того чтобы поддерживать ощущение присутствия жизни в опустевшем городе, — фотограф и художник Арег Балаян создает свои рисунки на неразорвавшихся ракетах. Он жил в Карабахе еще в школьные годы и немного помнит первую войну:
— Было такое чувство, что мы герои произведений Жюля Верна, в нашем возрасте все воспринималось как приключение. Было страшно и интересно одновременно, присутствовало ощущение собственной значимости. Вообще на войне все чувствуют себя значимее, чем в мирное время, и от этого потом бывает много проблем в голове… В 2016 году было ощущение, будто бы я познакомился с собой впервые — новая ситуация, новые каноны, поначалу трудно, но потом ты словно бы заново открываешь себя.
 |
| Художник Арег Балаян разрисовывает неразорвавшиеся ракеты |
— Это букашки, с их помощью я говорю миру, что я существую, что я существую здесь и сейчас. Поначалу я просто рисовал их, а потом понял, что они живут своей собственной жизнью.
— Надо, чтобы люди пробудились, проснулись, поняли, какую цену мы платим за то, что происходит сейчас! — говорит Арег Балаян. — Это должны понять и та сторона, и наша. Конечно, на войну можно смотреть с разных ракурсов — со стороны человека, нации, солдата или государства. Я смотрю как человек, а не как армянин или фотограф. И я понимаю, что это бесчеловечно, что это не то, чем можно хвастаться и из-за чего можно чувствовать себя счастливым. Гибнут родственники, друзья, гибнут люди и с той стороны, и с этой. Очень трудно в этом состоянии остаться человеком, остаться осознанным, не озлобиться. Каждая война имеет последствия, которые порождают новые войны. Вся человеческая история повторяет этот цикл, и из него нужно как-то выйти. Но я не знаю, что должно произойти, чтобы этот цикл прервался.
 |
| Эта ракета перестала быть предметом войны, она стала арт-объектом |
Комментариев нет:
Отправить комментарий